Разведчики

Но их мы знали как своих, пароли их знали. Где-то под Киевом была станция «Мотуев», там комиссар нашей диверсионной группы Михаил Иванович Филоненко, украинец, связался с местными жителями. Они говорят, что венгры охраняли станцию «Мотуев», но сдадутся, как только партизаны будут ее брать. Карасев согласился на такое и дал мне задачу: «Алексейка, (у меня такое было прозвище), ты будь там, если будет паника, чтобы ты ее остановил».

Три дня мы сражались. Я тогда взял несколько немцев, как говорится по-военному, «языков», в плен. От них удалось получить очень важные разведданные. За языком часто, каждую неделю, ходили. Иногда получалось, иногда не получалось, но данные давали. Если отказываешься от поиска — военный трибунал.

Когда мы закончили училище, нас по 3 человека забрасывали в Польшу. Мой район был Юг – Чистый хоп, Краков, Жешув. Там где то немцы построили завод, и сколько людей ни посылали, не получалось разведать, не возвращались даже. Бывало так, что девочки еще приземляются, а их уже немцы здесь ждут на мотоциклах с собаками.

У нас было всего десять-двенадцать человек, хотя по штату положено двадцать шесть разведчиков, но нас просто не успевали пополнять, такие были потери… Все добровольцы. Каждый месяц из-за высоких потерь у нас личный состав взвода полностью обновлялся, но я смог продержаться четыре месяца, получив два ранения за этот период времени.

Я говорю: «Сержант, давай! Немцы! Выскакиваем!» Мы только успели выскочить с автоматами, мешок остался. Уже не до него было. Ну, куда? А, конечно, ближе к Волге: больше бежать уж некуда. Я свой автомат глянул – диск пустой. Как же так?! Я ж всегда проверял. Гранаты, оружие – это самый близкий товарищ на войне, как говорится. Врасплох застали нас.

Потом немцы ракету пустили, осветили. Это был такой маленький парашют, 25-30 сантиметров, квадратный, шелковый. Более минуты он провисел в воздухе, а потом свалился. Тогда я ползком двинулся. Через 5 минут снова осветили, я опять спрятался. Короче, около 700 метров я полз полтора часа. Подобрался к нашим, услышал их говор, по которому сразу стало понятно, что это славяне.

Пришел Фомичев, спросил, для чего я сюда приехал. Я ответил, что хочу и могу и в разведку пойти, и куда угодно вообще. Он вначале возмутился, мол, мне еще учиться нужно. Но я его начал прям со слезами умолять. Тогда Фомичев согласился и отправил меня к старшему лейтенанту Новокрещено.

При выполнении поставленной задачи мы должны были перейти линию фронта. А чтобы перейти ее, нужно было пройти по ущелью, где высота с одной стороны восемьсот метров с одной высоты и тысяча двести с другой. На этих скалах немцы в гротах поставили пулеметы и пристреляли всю асфальтированную дорогу, которая проходила по этому ущелью. Ночью они сидят там тихо, потом ракету осветительную выпустят, постреляют немного из пулеметов и снова успокаиваются, засыпают, наверное.

Смысл нашей работы должен был заключаться в том, что нас переводили через линию фронта, и мы шли за тридцать километров вглубь территории, занятой противником, с определенным заданием. По пути мы должны были видеть и запоминать: какие войска, какое передвижение техники. Все эти данные нам записывать было нельзя, только запоминать.

Однажды немецкого офицера притащили. Через две линии немецких окопов его пришлось нести. Мы были в тылу у немцев и узнали, где немецкие офицеры на постое стоят, два или три их там было. Сумели часового, который их охранял, накрыть шинелью и придушить. А офицера какого-нибудь в этот момент из постели стянули, хватнули, тряпки какие-нибудь ему в рот сунули, и потом его через две линии немецких траншей тащили.

У меня было всё хорошо спрятано. Рация – там, где я приземлилась: это километров 15 от города. Устроилась на жильё – случайно. Хозяин усадьбы оказался главой управы города. Я не стремилась туда, но неожиданно попала через его сестру (она в отдельной хатке жила). Бабушка такая была, и она сказала, что «мой брат – голова управы».

В моем распоряжении был взвод разведчиков вместе с командиром взвода. В разведку мне приходилось ходить не каждый раз, а только тогда, когда этого требовала обстановка (серьезная обстановка) или когда своим разведчикам что-то не хотелось верить. Поскольку нейтральная полоса была нашпигована и противотанковыми, и противопехотными минами, а были и смешанные минные поля, связанные проволочками (одна мина взорвется, и взрывается сразу все минное поле), путешествовать ночью там было не очень приятно, и очень часто солдаты подрывались.

Техника выполнения такого задания такова: формируется усиленная группа захвата, которая после короткого артналёта, как правило, миномётного, штурмует передний край врага, и в бою добывает «языка». Для этой задачи ротный придал нам 12 человек, а с бронетранспортёров сняли вторых номеров с пулемётов. В группу захвата назначили и нашего радиста, сержанта, опытного бойца, воевавшего ещё с Курской дуги. И вдруг его как током шибануло: он уцепился руками в свою рацию и отказался идти в поиск. Уже подходило время нанесения артиллерийского удара, а никакие уговоры на него не действовали.

Автомат у немцев хороший был, понимаешь. Удобный очень. Песка боялся, да наш тоже приходилось постоянно прятать. Зато магазины рожками. Они плоские. Их напихал полные сапоги — вот тебе и подсумок. Удобно. Я к тому времени снова в разведке был. Я же всю войну почти командиром разведвзвода был. Так мы в поиск только немецкие автоматы и брали. И по звуку непонятно, кто стреляет, и веса в них мало. Наши уж очень тяжеленные были. Патронов в нашем побольше, так у него и скорострельность повыше. А из немецкого можно запросто одиночными стрелять. Приноровиться надо только.

Ещё у нас задача была – как только пехота прорвёт оборону, мы обязаны обогнать всех (и нашу пехоту, и немцев), и из немецкого тыла передавать сведения: где аэродромы, где танки, где скопление войск. И вот так получилось: наши оборону прорвали, мы пошли вперёд, и тут я на опушке увидел дымок, а недалеко от дымка часовой. Блиндаж. Мы к этому автоматчику подползли. У нас такой Пономарёв был – так он часового оглушил, а мы две гранаты в трубу бросили (это уже привычка была). Взрыв, мы в блиндаж заскакиваем – там офицер. Мы его схватили и привели в штаб. И часового тоже привели.

Нужно было форсировать и закрепиться на немецкой стороне, и не давать немцам подойти к берегу, то есть занять плацдарм. В первую ночь пошли – не получилось даже подойти к берегу, нас сбили. Мы поплыли на двух амфибиях, я шел на головной. Вдруг удар. Из «панцерфауста» влупили прямо под самый нос. Ее перевернуло. Успел крикнуть: «Скидывайте одежду!» Все что у меня было, я все снял, сбросил. Хорошо, плавать умел хорошо. Там у Одера течение быстрое. Кого-то ранило, кого-то убило, кто-то утонул...

Выходили с товарищем из поиска и нарвались на минное поле. Ему ногу оборвало, я его перевязал, и несколько часов тащил на себе. У меня было не меньше шансов подорваться на том поле, но как видите, уцелел… А потом вдруг наткнулись на немцев. Но они отмечали какой-то праздник, были пьяны и ничего кругом не замечали. Там стояла какая-то бричка с минами, я ее освободил, товарища в нее погрузил и ходу. Так и спаслись. Тоже чудо, можно сказать…

Артподготовка велась для того, чтобы подготовить плацдарм для высадки нашего десанта первого броска. Виктор Леонов так объяснял нам боевую задачу: высаживаемся, собираем материал, сообщем разведданные командованию. Готовьтесь к тому, что все мы погибнем, но задание должно быть выполнено. В тот момент я вспомнил слова отца: считай за честь, если когда-нибудь доведется отдать свою жизнь за освобождение Кореи.

Приехали покупатели, и нас – молодежь, отобрали в отдельный армейский разведбатальон. Я был самым молодым, в сентябре исполнилось семнадцать, а самый старший был наверно года семнадцатого, восемнадцатого. В мирное время, чтобы стать разведчиком нужна тщательная подготовка, там же ни какой подготовки не было, разбили по подразделениям, по ротам, по взводам. На задания ходили по отделениям, это отделение туда-то, другое туда-то. Давали время на подготовку, офицеры разведуправления знакомили нас с картой участка фронта, где мы должны были переходить линию фронта, и с маршрутом. Если надо они выезжали с нами на передовую, изучали день, два, а то вот последний раз даже три дня сидели, следили за передним краем, где можно перейти линию фронта. Но это был уже 1942-й год, линия фронта за зиму стабилизировалась, и было очень, очень сложно перейти. А первые два захода мы делали ещё в 1941-м году, тогда более свободно было. Командовали отделениями кадровые сержанты, они были более подготовлены, а я самый молодой мальчишка, выполнял только их команды и распоряжения. Вся надежда была на них, и не дай Бог, чтобы случилось с командиром группы, хорошего мало бы было. Группы состояли из семи – восьми человек, но не меньше шести и не больше девяти.

После Новгорода я попал в 239 дивизию разведчиком, а в июне 1944 г. мы брали Остров. Мы пошли в разведку боем и ворвались в штаб врага. Штаб располагался в зарытой в котлован цистерне, у которой было две двери, труба из кирпича для маскировки, провода, антенны. Нас было 7 человек, мы сразу оборвали провода телефонной связи и антенны для работы рации, ворвались в котлован и оказались перед открытой дверью в штаб-цистерну. А вторая дверь была закрыта. У товарища была противотанковая граната, он вырвал чеку и замахнулся...

Задача всегда ставилась одна: выяснить расположение противника, а это — расположение окопов, огневых точек (причем, следовало установить, какие огневые точки имеются) и взять пленного «языка». И так делалось в любую погоду и при любых условиях. А вы только представьте себе! Стояла такая же ясная погода, как сегодня, пространство было открытое, - и мы выполняли такие задачи. Причем ползали каждый день или через день, особенно — перед тем, когда проводилось наступление или какая-нибудь боевая операция. И тогда, конечно, у нас действовали обязательно поисковые группы, - даже в размер фронта. Я и сейчас помню, как передавались примерно такие сообщения ТАСС, ну объявления по радио: на таком-то фронте боевых действий нет или бои не идут — действуют группы разведчиков.

Заходящее солнце насквозь просветило своим светом куст, высвечивая пышные грозди спелых янтарно- красных ягод. Мне так захотелось нарвать ягод лесной красавицы. Командир сначала отказал, а потом говорит: - Иди, но будь осторожен! Я взял в одну руку пистолет, другой наклоняю ветки. Смотрю: такая спелая гроздь, сама в рот просится. Я подошёл поближе, потянулся, рукой с пистолетом раздвинул ветки чтобы удобнее было сорвать кисть… Смотрю - с другой стороны куста за этой веткой тянется фашист и мой пистолет оказался прямо перед его лицом.

Старшим группы был такой человек, что я его боялся больше, чем немцев. (Смеётся). Он говорит: «А, ты новичок, давай, веди нас по компасу, а я буду проверять, правильно ты идёшь или нет». Ну, я повёл. А нам, в период обучения говорили, что немцы иногда натягивают проволоку и минируют её. Если ты идёшь, зацепил ногой проволоку,то тут же рванёт. Я шел впереди, и хорошо, что у меня сапоги были подкованы. Получилось так, что я подковкой задел проволоку, слышу, цокнул металл. И я тогда ногу назад, и нащупал, нащупал этот провод. Я присел, и мои товарищи тоже присели, я им машу подойти, а они боятся. Потом я их всё же подозвал и объяснил, что нужно нащупать этот провод, переступить его и тогда двигаться дальше.

При мне оставались две гранаты и наган. Я прижал немца, думаю выстрелить, но слышу: немцы-то уже наверху – услышат и сейчас меня схватят. Я его – наганом, несколько раз, в висок. Когда он захрипел и осел на корточки, я вскочил ему на плечо, другой ногой – на голову и выскочил из траншеи. Бегу и вижу, что дорога к своим перекрыта – когда разведчики побежали, то немцы обнаружили наш проход и начали по нему лупить. А тут ещё идут четверо немцев: так спокойно идут к проволоке, а мне деваться некуда, рогатки с проволокой высокие, в два ряда.

Мы в первых шеренгах идем, помогаем командирам рот. Вот командир роты цель заметил, нам указал, мы ее к местности привязали, координаты в дивизион передали, и дивизион уже эту цель накрывает. Так вот, я, как командир отделения, координировал огонь батареи. Слева немецкая мина взорвалась, и мне штук шестнадцать осколков в спину попало. Но я с поля боя не ушел, продолжал передавать данные.

Мы всю ночь лежали среди трупов на снегу, сами притворившись мертвыми, и  я видел как немецкий снайпер занял позицию в нескольких десятках метрах  от нас, но я даже не мог по этому немцу выстрелить. И когда мы под утро  еле оттуда выбрались, я стал орать на Бернотенаса, с которым был в  хороших отношениях – «Ты почему приказал - Не стрелять! Не отвечать  огнем! Почему!!!?», но взводный не нашелся, что ответить.

Когда примерно определили пути подхода, то приняли такое решение: я и  Григорий Левкович обходим дом слева, Дмитрий Мельник с напарником –  справа и у входа в дом встречаемся, остальные разведчики прикрывают нас.  Условились, что если мы возьмем часового без шума, без выстрелов, то  входим в дом и тихо берем «языков». Однако если будут выстрелы, то  остальные разведчики, прикрывающие нас, бросают гранаты в окна и хватают  тех, кто будет выскакивать из дома.

Остановились где-то, подошли какие-то офицеры, спрашивают: «Кто желает  пойти в разведку?» Не особо нашлись добровольцы, ведь разведка есть  разведка. Стояли-стояли, и что-то мне в голову стукнуло, что у меня уже  какой-никакой, но опыт есть. Дело в том, что во время оккупации рядом с  селом размещался вражеский аэродром, немцы привыкли к тому, что я  крутился где-то рядом, при этом по поручению партизан запоминал, когда и  сколько самолетов идет на взлет или посадку. Так что решил выйти из  строя. За мной потянулись бойцы моего отделения.

Залегли мы у хода сообщения. На бруствер немцы накидали земли, и тихо  перепрыгнуть его не удавалось. Неожиданно все планы спутались. Перед  нами, метрах в тридцати, замаячил автоматчик, который время от времени  появлялся из темноты и давал очередь. Подходил, вставал на какое-то  возвышение, стрелял, а затем снова исчезал в траншее. Пару раз дернулись  – вдруг он опять вылезает. Пошептались, решили брать этого автоматчика.  Как его взять? Тройка смотрят на нас, изготовились прыгать…

Дальше мы должны были там, на Муху, разведать, что там происходит, какие  силы немцев там и сколько их находится, и ждать после этого наступления  наших войск через пролив. Вот такое задание было нам дано. То есть, мы  должны были передавать нашим войскам с радиостанции, что происходит на  Муху, сообщать о том, где какие у немцев там есть огневые точки, сколько  и какие силы там немцев вообще находятся. Короче говоря, задание было  ясное: передать все эти данные на Большую землю по рации и ждать  наступления наших. В группу эту меня и включили.

Там у нас, как я уже сказал, тоже потери были. Помню, был у нас там  такой случай. В общем, там прислали к нам командира полка нового. И он  был такой, знаешь, храбрый: бежит вперед, а разведка — за ним. Он  кричит: «Разведчики, вперед!» Вперед мы выскочили на поляну, а немцы  после этого как начали по нам стрелять. Там мы потеряли очень много  людей. Осталось у нас там человек семь из взвода. Потом нам пополнение  дали. Я уже был командиром отделения.

Дошли мы до Кюстрина, там километров 150-200 до Берлина оставалось, и, в  очередной раз, перешли мы линию фронта. Идем, а нам навстречу немцы,  нас трое было, а их, кажется, двое. Один немец на меня так посмотрел:  «Юден, юден». Пауль ему говорит: «Да нет, ты ошибся». В общем, началось  пререкание, хорошо ни наших, ни немцев рядом не было. Мы их прикололи,  спрятали и вернулись назад, к нам.