Краснофлотцы

К осени в классе было нас семь мальчишек и один паренек из Одессы, эвакуированный. Вот он нас взбаламутил. А все, конечно, на войну, а куда нам на войну в 14-15 лет? Он говорит: «Ребята, Одесская военно-морская спецшкола переехала, эвакуировалась и находится здесь, в Узбекистане, в Ферганской долине. Сейчас прием идет, давайте туда рванем». И вот мы все семь мальчишек поехали в Ташкент, он дал адрес.

Бронекатера проскочили кое-какие, а у нас скорость поменьше, и два катера наших подбили. В мотор попали из крупнокалиберного пулемета, он заглох, мы вылетели на дамбу и стали мишенью для немецких пулеметов и артиллерии (с правой стороны были немецкие позиции). Пришлось с катера прыгать в воду. Все спрятались за катер, потому что строчили из пулеметов невозможно, весь борт был пробит.

«Энгельс» шел за ранеными в Темрюк, а в Варениковской поступил приказ с берега по радио, чтобы экипаж забрал все личные вещи и сошел на берег. Приказ есть приказ. Никуда не денешься. Немцы уже подходили. Зашли в топку, стравили пар, открыли кингстоны, экипаж забрал свои вещи, документы. Затем включили гудок, и пароход стал погружаться.

Материальной частью были старинные корабли, еще от Петра I, и доки в Кронштадте. Сейчас вот Аврора пошла туда, в Кронштадт. Ее протащили через мосты. Все необходимое для учебы было там, и все в разобранном виде: механизмы, оружие, тренажеры. Две торпеды мы там готовили: 533-миллиметровые и 446-миллиметровые. Первая, по-моему, морская, а вторая авиационная, поменьше, полметра. Состояла она из боевой части и резервуара. Накачивался туда воздух 200 атмосфер. Были баллон и двигатель, сделанный из бронзы. Скорость у нее была такая, что необходима для поражения подводной части.

Я туда пришёл уже в мае 1944 года. В основном, мы ничем не отличались от строевых обычных частей. Нас немцы называли «Чёрной смертью». У нас были отдельные ребята, и их было достаточно много, которые сохранили или выменяли где-то морскую форму, и стояли с нами в одном строю.

Самолеты сбросили вокруг корабля 24 бомбы, общий вес которых был 6 тонн. Разрывавшиеся около нас бомбы поднимали высоко в воздух огромные столбы грязной воды. Падающая на палубу вода напоминала мне виденные раньше тропические ливни. От ударов морских волн встала главная паровая и динамо-машины, корабль обесточился и потерял жизнеспособность. С шумом лопались лампочки и плафоны сети освещения, катушки магнитных компасов с огромной скоростью лихорадочно крутились вправо и влево.

Помню, в полярную ночь 44-го года фашистская лодка из подводного положения торпедировала транспортный пароход «Диксон». Однако обе торпеды прошли мимо корпуса, одна по корме, а вторая – по носу, и, врезавшись в берег, взорвались. Видимо, для того, чтобы посмотреть на результаты сделанного, фашисты решили подняться на поверхность, и лодка неожиданно всплыла. Так я впервые увидел ее на поверхности. Она тут же погрузилась. Мы долго ее преследовали, но, к сожалению, ей удалось уйти…

Командир дал задание уничтожить эту огневую точку. Наши окопы находились на сопке неподалеку от линии железной дороги, которая шла из Симферополя и делала поворот на Инкерман. Вот мы сидели как раз рядом с этим поворотом и контролировали железную дорогу. А неподалеку от протекающей речки проходила шоссейная дорога, которую контролировали немцы. И там этот ДОТ стоял, который был построен еще нашими войсками для защиты от высадки с моря и был, соответственно, направлен в наш тыл. Моему отделению поручили уничтожить этот ДОТ. Зачем его нужно было уничтожать – не знаю. Сколько его не бомбили, этот ДОТ до сих пор стоит.

Я мыслю так, уже скоро будет темно, а в темноте конвой мы не найдем, поэтому надо спешить, идти напрямую. Тем более мой катер не приспособлен для длительного плавания, маленький запас горючего. Вокруг Севастополя минные поля, надо идти фарватером, но если пойдем фарватером потеряем много времени, конвой не найдем. Осадка у моего катера небольшая 1,2 метра, вероятность подорваться на мине невелика. Главная моя задача обнаружить конвой. Раз конвой идет в Одессу, то он пройдет мимо мыса Тарханкут. Это самая западная оконечность Крымского полуострова. Принимаю решение идти напрямую через минные поля.

Вместе с Барабошкиным мы хотели захватить один из танков, но нам это сделать не удалось. Танки прошли по краю леса и стали обстреливать нас. Нас спасло то, что немцы находились рядом с нами, и поэтому танки отошли. Ползком мы стали собирать у убитых гранаты. К вечеру бой немного стих. Тогда мы стали проверять тех, кто остался в живых. И выяснилось, что единственными живыми из всего взвода оказались Барабошкин и я.

Страшной проблемой для нас являлся сон. Так как все это время мы совсем не спали, то засыпали прямо на ходу. Помню, на третий или четвертый день после всего этого мы пытались перейти линию фронта, но так и не смогли этого сделать. Можно сказать, подбирались к ней в течение всего дня. Когда наступила темнота, сделали бросок. Там нас встретили огнем и нам пришлось отходить назад. В эту же ночь мы попытались перейти фронт в другом месте. Но там повторилось то же самое. На следующую ночь мы снова попытались пройти через линию фронта, но опять потерпели неудачу.

Собственно, война для нас началась 25-го июня. Как оказалось, Финляндия бросила на полуостров шквал артиллерийского огня. Как потом нам уже стало известно, на нас обрушила огонь 31 финская батарея. Причем они били прицельно по городу. Правда, наш батальон располагался не в городе, а в середине полуострова в лесу. Но главная беда началась для нас после того, как финны зажгли лес. Лес горел страшно. Ведь почти весь полуостров состоял из лесистой местности. Так вот, чтобы обнажить нашу оборону, финны выжигали лес.

Но наш корабль, на который мы попали служить, оказался очень стойким. Известно, что корабль-миноносец ставит мины. Мы же под руководством Кутая тралили мины. Причем делали мы таким образом. На 200 метров протаскивается кабель. Сзади идет корабль, за которым движется обмотка летки. Но она не задевает корабль. Все, что находится сзади него, взрывается. Так мы взрывали мины.

Еще до того, как началась война, мы считали, сколько нам осталось служить. А как только войну объявили, так и перестали считать. Нам сказали: все, ребята, будем служить до упора. Или, как у нас во флоте говорят, до деревянного бушлата. Я запомнил эту поговорку: будет деревянный бушлат. Почему велись все эти разговоры? Потому что кругом был огонь. И не имело никакого значения, служишь ли ты в Кронштадте на корабле или в части. Кроме того, я служил на самом большом линкоре среди всех кораблей, это, считай, единое целое.

У нас обычно, на Севере, если ты в море упал, то никого не вытаскивали, это, считай, ты уже пойдешь на дно. Это мне повезло, что меня без одного сапога вытащили. А обычно вариантов было два: или ты сам утонешь или тебя начнут поднимать, корабль обстреляют, и ты пойдешь на дно вместе со всем кораблем.

По прибытии в Севастополь я был отобран на Дунайскую флотилию. Перед отправкой к нам зашел командующий флотом адмирал Октябрьский. Он спрашивает у старшего нашей команды «Куда направляются эти мальчишки?» «На Дунайскую флотилию». «Немедленно распределить по кораблям флота». Так я с однокурсниками остался на Черноморском флоте. На Черном море активных боевых действий уже не велось. Так я попал в тральный дивизион в городе Керчь.

А в 1942-м – тем более было… здесь немца застали: два раза ж Керчь переходила. В 1942-м году мы и пушки, и боеприпасы все перевозили через пролив: тогда лёд был кошмарный, по льду. Не кораблями. Но некоторые пропали, затонули, а вообще переправлялось через пролив всё: и танки, всё шло. Лёд был толстый очень.

В 4 часа подъём – и до захода солнца тралим. Подходим последний рейс к берегу, чтобы якорь достал туда – и там ночуем. Утром в 4 часа – вставать. А на каждом катере каждый стоял по своей специальности. Ну и всё: утром встали – и опять то же самое.

Мы поняли, что немецкий катер засёк нас каким-то образом, но он точно не знает, где мы. Он знает квадрат моря, где мы находимся, не зная, куда точно бросить бомбу. И – ходит кругами. Знает, что рано или поздно он нас разбомбит – или мы сами подохнем: кислорода-то сколько может у нас быть запаса?..

На счету моего торпедного аппарата 24000 тонн. Первый корабль – румынская самоходная баржа. Она, видать, с оружием шла или с чем. Я её накрыл в 1942 году. Не помню месяц, но уже прохладно - стоял в бушлате. А потом, в феврале 1944-го, шло пять больших кораблей. Эвакуировались немецкие солдаты из Севастополя. Они хитро делали: грузили свою технику и солдат на корабли (уже на итальянских воевали), а на палубе наше мирное население. Не будешь же бить. Нельзя ни обстреливать, ни торпедировать. И в середине один шёл - без. Вот его я и выцелил.

Идет караван ночью. Тральщики за ними, две-три подводные лодки идут. У нас была разведка и у них была разведка - и немцы, и финны чуяли, что собирается караван. Мы доходили примерно до этой Красной Горки — это царский еще форт строил Маннергейм, и начинается артиллерийская дуэль. И наши стараются туда стрелять, и те по нам. И прожектора со всех сторон. Вот тебе и темная осенняя ночь. Хорошо, что эти маленькие катера нас спасали. На них была специальная аппаратура. Они дымовую завесу поставят, все-таки в какой-то степени. Те прожекторами не могут поймать. Не очень приятно, когда твой катер освещают со всех сторон прожекторами.

На второй день войны наш корабль ушел по заданию на остров Ханко и далее в Таллин. В июле месяце по приказу командующего КБФ адмирала Трибуца из моряков-балтийцев было сформировано семь бригад морской пехоты общей численностью 25 тысяч моряков для борьбы на суше. 24 июля мне впервые довелось участвовать в боях в составе четвертой бригады морской пехоты в тылу врага на побережье Финского залива в должности специалиста ШШС. Была осуществлена высадка на два небольших финских острова Мантсинсаари и Лункулансаари, а также нанесены серьезные удары в тылу по войскам отдельной немецко-финской армии, наседавшей на город Ленинград.

С одной стороны кладбища – немцы, а с другой – мы. С кладбища выбивать трудно, за каждым камнем можно прятаться. Там колодец был, он и сейчас существует. Поезжай, тебе любой его покажет. С этого колодца и мы, и они пили. Он находился на нейтральной территории. Представь – перемирие на водопой! Ходили с ведрами за водой. И в это время ни они не стреляли, ни мы. Воды набрали – все, теперь можно опять.

Так я попал на К-21, нашу знаменитую замечательную подводную лодку, и сделал на ней 3 боевых похода в Норвежское и Баренцево море. Лодка была знаменитая. Куда там! Там шла наша служба. Конечно это не Сталинград, когда тебя бомбят буквально каждую минуту, но тоже. Ведь у нас погибло ни мало - ни много, а 23 подводные лодки! 23… И вот перед нашим одиннадцатым походом, так получилось, не вернулись 4 подводные лодки. А ведь никто же не знает, откуда, чего, когда, где? Ведь каждая гибель подводной лодки… Может, про одну – две что-то там знали - «что- то» и «вроде бы»…

Когда мы стали опрашивать командира подводной лодки, им оказался капитан-лейтенант Вернер Шмидт, выяснилось, что мы потопили новейшую cубмарину «V-250», которая была вооружена какими-то новыми торпедами, о которых никто из членов нашего экипажа ничего не знал. Что интересно: торпеды загружались и устанавливались на подлодке специальной командой, в отсутствие экипажа. Тогда же, во время того самого опроса, Шмидт нам сообщил, что в задраенных отсеках лодки, возможно, еще остались живые люди. Для того, чтобы вызволить из подлодки уцелевших немцев, к месту гибели её был послан отряд наших спасателей. Однако интенсивный огонь батарей немецкой артиллерии, которая пришла на замену финским орудийным расчётам, создавал определенные трудности для того, чтобы приступить к спасательным работам. И все же работы велись, преимущественно ночью. Конечно, наших водолазов сильно били гидравлические удары от разрывов бомб и снарядов, кровь шла у них из носа и ушей, многие из них в результате этого получили ранения. Но потом, когда шум и постукивания внутри подлодки прекратились, «V-250» была поднята, отведена в Кронштадт и там поставлена в док.

Первая подводная лодка нами была потоплена приблизительно в сентябре 1943 г. У западного побережья Новой Земли, ориентировочно в районе пролива Маточкин Шар. Командир корабля, капитан-лейтенант Антропов С.И. получил задание от командующего северным флотом, вице-адмирала Головко А.Г., которому наш дивизион непосредственно подчинялся, выйти в заданный район и произвести поиск и уничтожение подводной лодки, которая была обнаружена авиацией. Одновременно нам было поручено найти союзный транспорт, отбившийся от конвоя и привести его в порт назначения. Совершив переход из Кольского залива через Баренцево море, наш корабль прибыл в район предполагаемого нахождения подводной лодки противника.

Первую японскую заставу взяли без выстрела. К другой подходим, уже часа  четыре утра было.  Солдат выпускаем на берег, Лакомов вышел на палубу,  проследить за процессом, и тут из кустов выстрел… Лейтенант упал, а я по  боевому расписанию еще и санитар. Кинулся к нему, а пуля попала в живот  и вышла сзади. Я поднял ему голову, но он у меня на руках умер… Тут  подбегает врач – капитан Раппопорт, и падает. Ему пуля в колено попала.  Тут уже наш пулеметчик из крупнокалиберного пулемета расстрелял эти  кусты.  Раппопорта и Лакомова отправили, и больше мы их не видели. Это  были наши первые потери…

Фронтовиков с норвежской границы отправили на центральное направление, а  нас на замену поставили. Попал краснофлотцем в 101-й отдельный местный  стрелковый батальон Северного флота. Стояли на границе с Норвегией.  Интенсивных боев там не было, только кое-когда постреливали. У нас сил  наступать также не было. Ведь основным направлением было центральное.  Нас поставили как пограничников. До дня Победы там стояли.

С Японией началась война для меня так: в ночь на 14 августа 1945 года  дали нам квадрат, и приказали уже в открытом море командиру вскрыть  пакет. Ночью подошли к нам катера, мы приняли десант, состоявший из  морских пехотинцев. Это были фронтовики, воевавшие на Западном фронте,  ведь наши дальневосточники по сравнению с ними представляли собой  пушечное мясо, не больше. Командир Князев вскрыл пакет, и мы пошли к  корейскому порту Сэйсин, который сейчас называется Чхонджин.

Дело в том что у подводников, ведь что гнетёт - мы не видим супостата.  Кто может видеть супостата? Командир, вахтенный, они видят что-то, мы  нижняя команда – ничего не видим. Если какая-то неустойка, если авария,  если какие-то боевые повреждения, ну тогда чувствуются. А так всё идёт  гладко. Это тяжело, ты чувствуешь, что мы заходим куда-то, куда-то идём,  что-то происходит и никакой информации. В конце концов узнаем, конечно,  но это тяжеловато.

В пять утра с Тамани заговорили пушки, перепахивая береговую оборону  противника. Над большинством катеров в районе высадки повисли  осветительные ракеты-«фонари». Стало светло как днем. Немцы, а в  основном румыны, проспали десант и с остервенением обрушили на нас  лавину огня. Море взревело от снарядов и мин. Автоматические очереди  трассирующих пуль, что называется, косили в полном значении этого слова,  все, что появлялось у них на пути. Мы беспрестанно двигались и  маневрировали, уклоняясь от огня. Также действовали и другие десантные  суда. У берега образовалась толчея. Командир, видя такое положение, по  своей инициативе или по приказу свыше рискнул ценой гибели катера и  экипажа, отправил его полной мишенью правым бортом вдоль берега.

Как проходила высадка? Ну что тут рассказывать, высадили и вернулись  обратно на крейсер «Молотов». Баркас был забит народом, десантники  стояли впритык друг к другу, судно упиралось прямо в берег, ребята  выпрыгивали на землю, после чего наш баркас приподнимался на волне и  уходил обратно в море, затем мы другую партию набирали. Противник сильно  обстреливал баркас, били по кораблям, несколько десантных кораблей  затонули прямо на моих глазах. Перед высадкой десантники были настроены  нормально, по-боевому.