Пулеметчики

3 января 1943 года меня официально зачислили бойцом в эту часть. Мне тогда еще восемнадцати не было. Получилось, что я стал добровольцем. Тяжелое было время. Дальше отступать было некуда. Такой общий настрой был и у населения, и у бойцов. Не случайно был приказ № 227 «Ни шагу назад». Он сыграл роль положительную.

Землянки, моя и соседние, были заполнены ранеными. Кроме того, они лежали на земле. Продолжалась снежная метель, артиллерийский обстрел врага, транспорта для эвакуации раненых не было, телефонная связь нарушена. Один из снарядов врага попал в мою землянку, я получил контузию. Очухался. Вышел на дорогу, угрожая пистолетом и гранатой Ф-1, останавливал любой движущийся транспорт (повозки, автомашины), грузили раненых и отправляли в тыл.

То есть детство у меня было дома. Юности у меня не было, потом началась самостоятельная взрослая жизнь, которая меня в училище воспитала. Мы были довольны тем, что нам давали. «Прежде думай о Родине, а потом о себе» – вот так нас воспитывали.

Был такой деревянный станочек-выравниватель, на один уровень. В него, в эту дырку протягиваешь ленту, две ручки там были, нажимаешь – и оно выравнивается. Чтобы отстрелять одну ленту, нужна одна минута, а набивать эту одну ленту надо час или больше.

Там нас никто не делил на опытных и неопытных: какую команду тебе дали, ту и выполняй. Куда направили, туда и топай. Тем более что мой пулеметный взвод обычно передавали для усиления различным пехотным подразделениям: сегодня ты в одной части, а завтра тебя перебрасывают совершенно в другую сторону, на другой участок фронта.

Сталинград научил нас воевать. Если раньше мы шли взводами, ротами напролом, то теперь мы изменили тактику: одно отделение проходит, второе прикрывает; потом второе идет, а первое прикрывает. Там мы за каждый дом, за каждую стенку дрались.

Немцы хорошо укрепились на станице Марьинской, поэтому бой продолжался около суток. Они так удобно разместились, что к ним невозможно было подобраться, кроме как по воде. У меня почему-то не было страха, а еще ни я, ни ребята не могли нормально сориентироваться. У меня в ушах до сих пор стоит тот крик, который я слышал, сидя в камышах. Очень много наших ребят погибло.

Бой – страшное дело. Я вот сам поднимал в атаку две роты. Я не кричал ни «За Родину», ни «За Сталина», как некоторые. Сказал: «За мной, славяне». Сам выстрелил и вперед, на немцев. Но две роты, молодцы, поддержали. До врага оказалось метров сорок. Пошли в рукопашную. Немцы из автоматов в нас стреляли, но дух у нас был посильнее, чем у них.

И в пулемет пуля попала, прямо в кожух. А в кожух-то четыре литра воды или антифриза заливалось для охлаждения. А тут кожух пробит и вода вся вышла. Что делать? Стрелять можно, но недолго, несколько патронов. Я, недолго думая, нашел тряпку, взял хлеб, заткнул дырку мякишем, перемотал тряпкой и продолжил стрелять. И с этим пулеметом я до конца войны и воевал.

В Берлин мы заскочили быстро. Помню, я только на вторую улицу от окраины успел забежать, как “власовец”, всякими непотребными словами нас крестя, бросил в меня гранату, от взрыва которой осколки попали мне в руку и в бок. Этот “власовец” выскочил из-за укрытия, я его успел очередью резануть, и тут же быстро побежал на окраину к нашему санитару. Пока добежал до него, уже был весь в крови.

На передовую нас отправили после окончания учебы на пулеметчиков, почти сразу после нового, 1945-го, года. И начальство нас почему-то обмануло, сказав, что мы будем сначала находиться во втором эшелоне обороны, что перед нами есть еще наши части. Вечером мы заняли окопы, а, когда стало рассветать, слышим – немецкая речь. Немцы рядом с нами! Почему нас не предупредили, ведь мы даже охранения никакого не выставляли на ночь и нас можно было взять без единого выстрела? Мы бы даже и стрелять в ту сторону не стали бы, думая, что там наши.

К тому времени наш Северо-Западный фронт более-менее стабилизировался. Немцы дальше идти не могли, потому что кругом были болота. Впрочем, фашисты после этого и не стали туда рваться. Техника у них не пошла. Одним словом, наступила зима, к которой они оказались не подготовленными. Они рвались на Москву и Ленинград. В этот самый промежуток времени нас ночью и прислали на смену другой воинской части. Они же, потрепанные в боях, ушли в тыл. Короче говоря, мы заняли их позиции. Воды скопилось в траншеях чуть ли не по колено.

Продвинулись мы вперед, заняли окопы. Мой расчет установил пулемет, я коробку им отдал, они заправили ленту, произвели несколько очередей и получили мину. Прилетевшая мина упала рядом, на бруствер, разбив пулемет. Я опомниться еще не успел, как вижу, что эти казах с узбеком развернулись и поползли в тыл. Были ли они ранены или просто контужены, не знаю. Я остался один, с винтовкой и коробкой с пулеметной лентой.

А я – рядовой курсант, понимаете?! И дали участок охранять, не пропустить немцев. Там один заградотряд – 11-я армия, и мы. Три или четыре дня держали немца там, не пускали. Потом пришёл приказ: на Северный Кавказ нас, пулемётчиков. Это всё ещё в 1941-м году.

В основном на нашем направлении были «Тигры». Они производили устрашающее впечатление, даже как-то было не по себе. И настолько было интенсивным это наступление, что нам пришлось отступить. Мы были в первом эшелоне, и мы отступили в общей сложности на километров тридцать пять, то есть до второго эшелона. И там всё-таки сумели их остановить, дальнейшего продвижения не пошло.

Представь себе «Линия Маннергейма» была от нас как до тех дорог (показывает). И главное до неё чистое-чистое поле, ни одного клочка даже нет, чтобы укрыться… А там вдалеке возвышенность и на ней финские укреплённые точки. Такие надолбы железобетонные стоят. Обычно они поменьше, а тут такие большущие. И вот как туда танки пускать?

Нас в 1943-м году призвали в районный военкомат – и направили сразу эшелон в Канаевку, там нас обмундировали – и в 1944-м году уже привезли в 58-й стрелковый полк, там присягу давали. Там мы немного пробыли, нам присвоили звание «младший сержант» – и на передовую

Наконец фриц улетел, и мы стали выбираться на дорогу. Немного успокоившись, мы поняли, что мы все же сумели обхитрить фашиста, что мы живы и даже невредимы. Однако радость наша была очень кратковременной, так как мы заметили, что находимся на минном поле.

Но воевать им было очень трудно. Например, 32 кг станок надо было на плечах тащить! 26 кг – ствол вместе с жидкостью охлаждающей! Тяжёлая матчасть. Две ленты: коробки – по 5 кг лента, 6 кг – щит… представляете, какая тяжесть была? На семь человек вот это всё было рассчитано. Тяжело было. Каждую неделю или примерно, может, 10 дней – я полностью менял состав. Тот – убегал. Перебегал в другую часть. Уходил от нас в пехоту, в артиллерию: кто возьмёт рядового – туда и убегали. А у нас – очень тяжело.

Вот я сейчас расскажу, почему мы, курсантское подразделение, отличались от остальных частей. Во-первых, нас, курсантов, использовали для пополнения вместо убывших офицеров. А во-вторых, мы, в основном, участвовали на прорывах фронта. Мы прорвали фронт на нашем участке, нас перебрасывают на другой. И случалось так, что мы прорвали фронт, передали этот участок части, а они не удержали.

Ведь зима на 45-й год выдалась ужасной. Может и не так холодно, зато дождь не прекращается. Беспрерывно идёт и идёт, день и ночь. Мы шалаши кое-какие наделали из кукурузы и камыша, но всё равно все мокрые, и ведь не обсушишься. Целые сутки на передовой пробудешь, потом только тебя меняют. Но ведь не на квартиры выводят, а в каких-то сараях жили. Тяжело пришлось, но никто не унывал. Никто даже не заболел. Настолько закаляет эта обстановка, этот энтузиазм – во-первых, что мы победим. И, во-вторых, что я останусь живым.

Последнее наше пристанище — это был Борисполь. И в Борисполе меня тогда ранило. Попал я под бомбы. Налетели опять пикирующие бомбардировщики. Руководства уже никакого не было. Бродили уже все как хотели, машину бросили, пушку бросили. Армия рассыпалась! Не было жесткого руководства, чтобы солдат собрать. Растерялись. Все отступать, отступать, отступать. Тем более что Москва под угрозой, Ленинград под угрозой скоро. Настроение было неважное, я скажу. Было ощущение, что Союз накрылся. Немцы кругом.

17 апреля группа призывников прибыла в 66-й запасной стрелковый полк, который находился в г.Пугачеве Саратовской области. Трудно было привыкнуть к армейской жизни, строгой дисциплине, безукоризненному выполнению распорядка дня, а главное – очень низкий уровень питания этих молодых, растущих организмов человека. Но привыкали, втягивались в армейскую жизнь и к ее тяготам и лишениям...

В первые же минуты наступления немецкие мины накрыли наш взвод. Впереди меня шел командир взвода и еще один парень (обоим по 16-17 лет). И прямо передо мной в них попадает снаряд. Вот они идут, и вдруг падают замертво, лишь успев крикнуть одно, последнее слово «Мама». Их лица залиты кровью и засыпаны песком. Нас продолжает накрывать минами. В исправности остался лишь один пулемет. Наш взвод развернули на 90⁰и отправили в самое пекло. Неподалеку от меня бежала молодая девочка санинструктор, но упав и больше не встает, не шевелится, вовсе не подает никаких признаков жизни. Убита. Пулеметчик без руки, весь белый, просит о помощи. Мы идем вперед, поднимаемся на возвышенность, и вдруг встречаем немцев.

На душе может и был страх, но зачем страшиться, когда не знаешь откуда в тебя попадет. Если будешь сильно бояться, то быстрей погибнешь. Хитрить надо, попусту не стрелять, я вот патроны берёг, за зря не стрелял. 10 патронов выстрелишь и ничего, а так один, но прицельно.

На войне много трудного, ночи холодные, дожди. А ползать и копать надо в любую погоду. Я ориентировался хорошо. Детство в Сибири, потом все Закарпатье пешком исходил. Камчатка, весь Север, никогда не блудил.

Пробыли мы там числа до десятого января 1943 года, потом нас снимают и мы пешим ходом в посёлок имени Калинина Всеволожского района области, на правом берегу Невы. Там мы немножко позанимались, числа пятнадцатого января нас подняли по тревоге, и мы пошли через вмороженный понтонный мост, наведённый у деревни Марьино на левый берег Невы. Дивизию направили в два места. К тому времени блокаду уже прорвали, но образовавшееся, так называемое, бутылочное горлышко хотели расширить и нас направили в район Третьего, Четвёртого рабочих посёлков. Всем выдали белые маскхалаты и второго февраля, днём, наш 173-й стрелковый полк направили на расширение вот этого прорыва.

Я уже сказал, что мой расчет принимал участие в этом бою без пулемета. Дело в том, что заболоченная местность не позволяла протащить пулемет, а потому я пошел в бой, вооруженный автоматом. Едва мы поднялись в атаку, как из первой траншеи на нас обрушился шквальный огонь из пулеметов. Сколько тогда сибиряков полегло! Я успел укрыться за бруствером противотанкового рва, за мной залег командир взвода татарин Кудимов. Едва он поднял голову, что отдать приказ отойти на исходные позиции, как его сразу снял снайпер прямо в голову. Я вжался в снег, он стал подтаивать подо мной, одежда стала намокать. А двигаться нельзя, снайпер снимет. Так в ледяной луже я пролежал до захода солнца.

Только поднялся, все вскакивают, меня схватили и кричать: «Ура!» Я обалдел. Подходит комиссар: «Василий Сергеевич, я вас поздравляю с присвоением звания Героя Советского Союза». «Товарищ комиссар, это же танкистам, летчикам, но не пехоте!» – я, максимум, на медаль «За Отвагу» надеялся. А комиссар продолжает: «Можешь и меня поздравить, мне тоже присвоено звание Героя Советского Союза», – ему за то, что он взял на себя командование, когда комбат и разведка погибла.

Немцы стояли гарнизоном время от времени. Люди из окрестных сел бежали в  лес, от немцев прятались. Они ведь мирных жителей угоняли на работу в  Германию. Я не давался, прятался. Возил продукты партизанам. Их много  было в лесах. В наших краях отдыхал Сидор Артемьевич Ковпак после одного  из рейдов. С месяц стоял или даже больше. Немцы партизан сильно  боялись.

Симферопольский военкомат  отправил в Полтаву на обучение во 2-ю учебную роту 1-го запасного  пулеметного батальона, оттуда в Белоруссию. Прошел с боями всю  Прибалтику, Польшу и Восточную Пруссию. С 26 мая 1944 года находился в  составе отдельной зенитно-пулеметной роты 417-й стрелковой дивизии.  Сильные бои довелось пройти под Шауляем и Паневежисом. Мирные жители  встречали нас нормально. Атаковали по берегу Балтийского моря. Однажды  переходили через какой-то залив. Продвинули роту на грузовиках прямо на  передовую, начался артобстрел. Тут нас остановили. Приказали быстро по  мосту на грузовиках форсировать залив.

Чувствую, парашют раскрылся, и я тихо спускаюсь к земле. Лечу. Смотрю,  самолет пролетел дальше, то рядом с ним стрельба, то в другом месте.  Прокручиваюсь на стропах, ведь ночь, ничего не видно. Неожиданно  опустился в лес и повис на дереве. Сук прошел внутрь одежды и попал под  мышку. Проколол мне кожу, кровь течет, в валенки стекает. Вишу, сняться  самостоятельно не могу, пару часов так провисел. Пока возился, только  палец в кровь разворотил. Начал замерзать и чувствую, что приходит мне  конец. Рука уже вся в крови, нога замерзла, совершенно перестал ее  чувствовать.

Противник стал нас сильно клевать и артиллерией, и налетами авиации.  Дальше пошли атаки. Пока у нас были боеприпасы, мы отстреливались, а  фронт почему-то оставался на месте. Хорошо работал мой пулемет,  нормально, немцы головы не могли поднять. День, другой воюем. Огрызаемся  от атак. Потом боеприпасы кончились, подвоза нет. И тут пошли на нас  танки, стали вдоль и поперек разрезать батальон. Я вынул замок из своего  пулемета, разобрал его на части и раскидал в разные стороны.