Саперы

Мы работали ночью: минировали, разминировали – разведчиков пропускали. И с переднего края уходили днем. Днем нам там делать было нечего. Но когда наступление шло, уже круглые сутки мы находились с пехотой, обеспечивали ее прохождение. Без саперов вообще не могут войска идти в наступление – что-то нужно разминировать, минировать.

Ночью мы переправляли войска, а днем мост мы снимали, потому что мессеры его сразу поджигали. Мы снимали комплект моста. Он был разобранный. Мы прятали его в посадках, а ночью снова собирали и переправляли через него пехоту. Боеприпасы и продовольствие переправляли днем только на лодках. С одной стороны гребут два человека, с другой – два и пятый – ­рулевой. Лодки эти были складными: бакелизированная фанера складывалась и грузилась на машину как «Катюша». Когда подъезжаешь к реке, распорки ставишь, и она уже плывет. Ночью мы на баржах работали, а днем – на лодках.

Правда, были случаи, когда кто-нибудь из сержантов, по собственной воле, оставался на фронте вместе со своим отделением. Мы с другом тоже как-то решили поехать сопровождать эшелон и затем остаться там, не возвращаясь. Но за три дня до отправки нас вызвал командир роты и сказал: “Я знаю, что вы хотите остаться на фронте, поэтому вы не поедете сопровождать эшелон. Я вас не отпущу!”

С каждой минутой накал артподготовки становился сильнее, все чаще с резким звуком в небе проносились группы штурмовиков. Шум войны резко нарастал. И этот всенарастающий гул, грозный и смертельный для врага, был нежной мелодией для нас, извещавшей о скором конце всех невзгод и лишений, которые испытывал более трех лет наш героический народ.

А в трюме как-то узнали, что корабль подвергся бомбежке, и кто-то крикнул: «Идем ко дну!» Среди гражданского населения, заполнившего трюм, поднялась невообразимая паника. Вместе с другими офицерами я бросился в трюм, и с трудом нам удалось восстановить там порядок, успокоить народ. Вот уж когда я пожалел о своем решении погрузить их на корабль. Я очень переживал за этих несчастных стариков, женщин и детей, благодаря мне попавших на корабль, которому сейчас грозит пойти на дно…

Нашей задачей было устроить переправу. Это ведь зима была, Нарва не замерзала, только припаи ледяные были с обеих сторон. И мы под покровом ночи, под носом у немцев (а они держали берега под прицелом: видимо, знали, где эта переправа) переправляли боеприпасы, питание, снаряды, даже противотанковые пушки на плотах. Их устраивали на лодках: щит и в него плоты.

Сейчас в газетах и по телевидению часто задают такой вопрос: кто выиграл войну? Я считаю, что в первую очередь своим самопожертвованием ее выиграли младшие лейтенанты. И я, когда об этом говорю, ничуть не преувеличиваю. Наш пехотинец воевал полчаса, танкист жил две-три атаки, а летчик выдерживал не больше семи вылетов. Наши потери во время войны были ужасные. Все эти данные сейчас опубликованы. Но нет данных о том, какой процент младших лейтенантов погибал во время войны.

Потом, когда приблизились холода и фронт более-менее определился, нас вызвало наше непосредственное командование и сказало: «Чтобы из-за большой голодухи не потерять училище, которое предназначено для строительства военно-морских баз, вышел приказ Верховного Главнокомандующего — вывезти вас в полном составе из Петрограда по Ладожскому озеру в Кобоны». То есть, речь уже шла о том, чтобы вывезти нас по «Дороге жизни» через озеро, а это было примерно в 60-ти километрах от самого Ленинграда.

Стало веселее идти нам, в стороне от дороги была масса разбитой немецкой техники. Здесь были пушки, танки, машины и очень много трупов немцев. Сначала на них было жутко смотреть – ведь убит человек, да ещё лежат в самых страшных позах, с открытыми глазами, перекошенными лицами, ртами, но потом привыкли и уже не обращали внимания. Оказывается, человек привыкает ко всему.

Я приказал у жителей ворота поснимать и сделать плоты из них, потому что 3 полка надо переправить. И мы в ночь на 17 октября переправили дивизию – немцы не ожидали. Мы им нанесли тяжёлый удар, отбросили их на 12 – 15 километров, аж на дорогу Клетская – Серафимович. Как они ни пытались – я сразу приказал сапёрам минировать дорогу в районе высота 220 Чепелев курган и дорогу Клетская – Серафимович. Прикрыли тут дивизию. Немцы пытались тут нас выбить – не могли.

Рано утром 21.01.1942 нас саперов подняли по тревоге; в городе шли ожесточенные бои. Мне приказали срочно пробиться с поредевшим взводом к Старой Торопе. Нужно было как можно скорее обеспечить проходы, разминировать дорогу для лыжников и конному орудию на лыжах, так как более 500 пленных наших солдат вывели фашисты на расстрел из концлагеря. Возложенное задание мы выполнили успешно, пленных расстрелять фашисты не успели.

Нам дали задание построить переправу через канал Москва – Волга. Моста не было, а нужно переправлять танки, машины, «Катюши» - всё туда. Вода была в канале спущена, был только небольшой слой льда, и воды под ним может сантиметров 50 – 60. На этот лёд мы сделали бревенчатый настил, чтобы танки не проваливались и машины. А берег был бетонированный противоположный западный, и нам пришлось этот весь берег взрывать.

В спокойной обстановке можно щупом тыкать, но в боевой на глаз и как придется. Очень помогли пленные немецкой инженерной службы. Под Сталинградом они прямо сказали, что русский иван неправильно делает, в шахматном порядке ставит мины. Одну нашел и выковыривай себе остальные. И после этого обязательно ставили не в шахматном, а в беспорядочном порядке. То есть тот порядок, который знаешь только ты. А если обстановка такая, что не позволяет установить их ни в каком порядке, то их разбрасываешь. Поставить, но в формуляре обязательно указать: мины поставлены в беспорядке.

Только бывало, рванёт – чтобы убило сразу, не сделать «самовара». У друзей ногу оторвёт: «Дорогой Миша, - меня Миша называли, - пристрелите меня»! Ну, разве друга пристрелишь?! Только бывало, говоришь: убьёт – лучше сразу. Бояться – мы не боялись. У нас только патриотизм был, все же мы были комсомольцы, потом под Невелем я уже в партию вступил.

А сапер – это труженик фронтовой. Почему я на первых порах Вам отказал? Потому что сказать о чем-то героическом таком, как бросаются на амбразуру вражеского ДОТа, как в штыковую идут … Один раз мы в атаку пошли, я расскажу. А так особенно мне хвалиться нечем. Мы работали, работали и заставляли нас работать крепко.

Интересно, особенно когда «Мессера» летают, он наклоняется – виден шлемофон фрица, видно, что фриц смотрит… низко летит, метров 30. Вылезли мы только рано утром. И вдруг кричат: «Стой, кто идёт!», а мы: «Свои, свои!» Мы вышли, а нам: «Бросай оружие, руки вверх». Руку одну поднимаю. А мы уже знали провокацию, когда переодетые немцы её устраивали. Руку сюда, автомат сюда.

Или вот получаем мы приказ навести переправу, и первым делом надо строить «причал», но берег нередко оказывался заминированным. Те, кто понимал в немецких минах, те, кто успел на формировке закончить курсы саперов, погибли еще в 1942 году, и я всегда сам, в одиночку, шел на разминирование берега, никогда никого с собой не брал, чтобы мои солдаты лишний раз жизнью не рисковали, она и так у нас недорого стоила…

Прошло не более тридцати секунд, как по тому месту, где я раньше стоял, ударила одна пуля, за ней вторая. Майор в это время от меня находился метрах в пятидесяти, наблюдая за лодкой. Немного времени прошло, как я услышал треск на воде. Лодку, на которой переправлялся Чередниченко, пробило пулей и все, кто был в лодке, оказались в воде. «Прощай, друг!», - подумал я. Секунд пятнадцать еще торчал над водой нос лодки. Связист как сидел сзади с тяжелой катушкой, так и ушел на дно. Связиста я, к сожалению, даже и в лицо не видел.  

Работали в основном по ночам. Днем выполнять свою работу было совершенно невозможно: в это время суток особенно зверствовала немецкая авиация. Причем немецкие летчики расстреливали со своих пулеметов все, что на земле двигалось: гонялись за повозками, машинами и даже отдельными солдатами. В воздухе над нами они имели огромное преимущество. Если при появлении самолетов ты не успевал добежать до леса, тебя тут же расстреливали. Так что работать приходилось ночью.

Вот и привычный ориентир - подбитый танк. Мы не успели сделать и десяти шагов, как яркий всплеск огня выхватил на мгновение из темноты и нас, и покореженную груду металла. Я моментально упал на землю и покатился под танк. Лежу за танком, а рядом, у боковой стороны, лежит Ваголенок. Мне видны только его сапоги. Немцы постепенно переносят огонь от нас в сторону, дальше по дороге. Первая мысль, которая приходит в голову: могут кого-то из наших накрыть...

Отплыли на сколько-то, а в том месте Днепр был метров 800-900. Далеко… Вначале тихо было, никто не стрелял. Как будто мы на прогулку вышли… Но ближе к середине неподалеку разорвался первый снаряд. После этого начался ураганный огонь. Разрывы мин и снарядов швыряли понтон из стороны в сторону. Огневая стена казалась непреодолимой… В итоге до берега добрался только наш понтон…

Второй день бой, только-только, – а я даже не видал, как лейтенанта-то убило – и уже никого из командиров нет. Раньше хоть парторги были, а тут – никого. Все рты раззявили. Кому-то ведь надо командовать. Был у нас один с Курска, 1912 года рождения, кричит мне:

– Давай ты! Как твоя фамиль-то?
– Фамилия моя Задунаев.
– Вот, Задунаев, давай командуй взводом.

Когда ищешь мину, напряжение страшенное. Знаешь, что где-то здесь они есть, а где, какого действия? Ведь немцы чего только не придумывали. Бывало, даже на дереве их маскировали. А уж в домах, в печках это очень часто. Открываешь и взрыв… Или под половицей где-то. Особенно в этих Киришах. Немцы же там планировали отход, готовились, и столько «сюрпризов» оставили. Все что угодно минировали: дороги, дома, тропы, бани. Но особенно опасно разминировать ночью. Работали как кроты, в полной темноте, да еще нужно как можно тише. Вроде щупом тыкаешь, но бывало, что и щупом взрываешь… Недаром много людей потеряли…

Стал уже задремывать, а это верный путь к смерти на холоде, как вдруг по моему лицу прошлось что-то влажное и теплое. Я обомлел - передо мной стоял волк! Немного придя в себя, я заметил у него на боку красный крест, и понял, что это санитарная овчарка. Но руки так замерзли, что я не мог ничего сделать. Собака вскоре убежала, и я подумал, что теперь мне уж точно никто не поможет. Но вскоре я увидел девочку-санитарку, которая приползла за мной. С ней была и обнаружившая меня овчарка и деревянная лодочка. Санитарка переложила меня на сани, в которые была впряжена собака, и они вдвоем вытащили меня с нейтральной полосы.

Смотрю - головной танк вышел на край огорода крайнего к нам дома и остановился в метрах 50 от моста. В этой обстановке я решил взрывать мост. Резко поворачиваю ключ подрывной машинки. Взрыва нет. Повторяю, ещё резкий оборот ключа - взрыва нет. Видимо, где-то осколок перебил электропровод, или идёт замыкание на землю в результате дождя. Взрываем огневым способом - и через 10 секунд мощный взрыв. Вверх летят чурбаки от брёвен и щепки, комья земли, облако пыли и гари. Танк лязгнул гусеницами. Убедившись в полном уничтожении моста, я сказал ординарцу, чтобы он прикрыл мой отход огнём и затем следовал за мной, и сам стал по-пластунски отходить по кювету, в нём вода и грязь.

Для того чтобы пресечь снабжение немецкой обороны нам приказали взорвать мост на немецкой стороне. От наших окопов до него было где-то с километр. Деревянный, небольшой, метров на двадцать пять, он шел через какую-то речку в сторону фронта. Нас собрали и начальник штаба майор Пустовалов говорит: «Нужны добровольцы! Ну чего, ребята, или грудь в крестах, или голова в кустах!» И я оказался в числе тех, кто вышел из строя. Сейчас бы я наверное и не пошел бы, а тогда молодой был, вот и вызвался.

Утром наступления за час мне старшина поручил лошадь ротную, сказал что бы я выкопал окоп и для лошади, так как через час примерно начнется наступление немцев. Я стал сильно копать окоп и выкопал метра полтора, немножко не во весь рост лошади. Налетели немецкие самолеты и как стали сбрасывать эти бомбы не бомбы, просто какие то как картошка, лимонка её зовут. Из мешка посыпались сотни, как град полетели. Я уже больше копать не мог, значит я забил кол, привязал лошадь, пригнув голову, что бы голову не ранило, а для себя я выкопать не успел.

Самые сложные, которые устанавливались на неизвлекаемость. Донный  нажимной взрыватель и боковой, натяжной. На такие мины у сапера чутье  должно быть как у собаки. Нашел мину, пощупал, пощупал. А ведь бывает  поставили весной, а земля замерзла, попробуй найти. Но на  неизвлекаемость немцы ставили редко. Установка таких мин она и для тех,  кто ставит, и для тех, кто извлекает опасна. Нужна большая квалификация  сапера. Сколько опытным саперам кишки наматывало на деревья…
 

Как подошли к речке, стали красться, потому что с вражеского берега  время от времени взлетают осветительные ракеты вверх. Сама речка  оказалась неширокая, метров 15-20, но глубокая. Если по-над берегом мы  еще шли, то в глубине ногами дна не чувствовал. Ну что же, стали  минировать мост. Гришин остался, а я переплыл на противоположную  сторону, при этом ни разу по воде не плеснул. Тихо все сделали. Вылезли  из воды замерзшими, но целыми и невредимыми. После запалили бикфордов  шнур, он же в воде горит. Дальше раздался страшный взрыв.

Ну, полез разминировать. Там стояли наши мины ПОМЗ — очень тяжело их  снимать, потому что эта мина стоит на палке, замаскирована кустиком, и  от нее идет проволочка, привязанная к колышку. Если кто-то идет, ногой  зацепляет проволочку, чека выскакивает, мина подпрыгивает (у нее внутри   два заряда — один ее подбрасывает, а другой боевой), взрывается и  разбрасывает шрапнель. Это страшная вещь — вокруг на несколько метров  все поражает шрапнелью. И задача сапера — аккуратно разогнуть чеку, а  потом вынуть этот колышек. И вот я снял несколько этих мин, долез до  колючей проволоки.

Что такое война? Грохот тысяч орудий оглушает тебя, кажется, что вот-вот  засыплет в окопе, или ты окажешься под гусеницами танка. Особенно  страшно, когда в небе над тобой пикирует «Мессершмитт». Но преодолеваешь  себя, превозмогаешь ужас, побеждаешь свой страх и идешь в атаку. Это и  есть мужество. В войне нет ничего романтического, война – это грязь,  кровь и смерть. Хорошо помню, как при форсировании Днепра вода в реке  стала красной от крови, на моих глазах гибли сотни товарищей.

По сути, обучение минному и саперному делу было очень кратким, прямо на  месте. Показали, как ставить мины и обезвреживать их. Буквально через  несколько дней потащил на передовую первую партию небольших  противопехотных мин в деревянных коробах. Помогало то, что земля в  Прибалтике была водянистая и мягкая, луночку сделал, установил мину,  присыпал землей и дальше ставишь. Затем ночами стали минировать  танкоопасные направления. Вечером, только стемнеет, как две  противотанковые мины через плечи перевесил, немецкие мины снимаешь, а  свои ставишь.