Летчики-штурмовики

Уже я начал разворот с хорошим настроением, и вдруг сзади атака двух самолетов, застучали пулеметы. А у меня элероны отбитые были уже, пробоины на плоскостях. Расстреливают меня без всякого прикрытия, и я понял, что мой штурман сразу был убит, потому что он ни одного выстрела из пулемета крупнокалиберного не сделал. Потом оказалось, что он во время еще первой же атаки покинул самолет, выпрыгнул. 

Мы тогда летали восьмеркой на немецкий аэродром, там стояли истребители. Когда я атаковал, мне зенитка попала в центроплан, рядом с кабиной. И такая там образовалась дыра… что я сумел с трудом вывести самолет из пикирования. Дал команду летчикам: «Заканчиваем! Я подбит. Идем домой!» Не знаю как, но держал самолет в воздухе. Вернулся и даже посадил его.

Однако, после того как подбил немецкий самолет, я увидел, что стрелка, демонстрирующая уровень масла в моторе, начала быстро падать. Я сразу подумал, что немец, видимо, пробил мне радиатор. Масло начало стремительно вытекать, а мы падать. Чудом мне повезло грамотно спланировать на лес, что находился прямо подо мной. Мы со стрелком вылетели из кабины, потому что не были пристегнуты.

Мы остались живы. Но мы на немецкой территории. Стрелок вытащил меня из кабины. Ему повезло больше, он остался цел и невредим. Нас тут же окружила группа фашистских автоматчиков, причем такие элитные ребятки. Признаюсь вам, в школе я плохо учил немецкий язык. О чем до сих пор сожалею. Как бы он мне тогда пригодился.

Мне было приказано группой в 12 Ил-2 под прикрытием истребителей нанести штурмовой удар по обнаруженной танковой колонне. В итоге я там потерял двух человек. Они были подбиты. Да и я сам тоже. Принял решение садиться, потому что тоже мог не вернуться… Рука уже немела. Нажал ногой на педаль. Самолет начал разворачиваться вправо. И вот так я летел полсотни километров. Я сел на летной площадке.

Вижу немцев, летящих в воздухе. Не заметил, как ко мне «Мессершмитт» подошел почти вплотную и начал: «та-та-та-та». Я не успел стрельнуть чуть-чуть. Он меня первым. Посмотрел опять справа и слева. Отсюда – «та-та-та-та» и отсюда – «та-та-та-та» в меня. А стрелок что-то не стреляет: он настолько испугался, что сознание потерял. Смотрю: черная туча. И пошел в это облако. Короче, ушел я от них.

Перед нами сплошная завеса разрывов зенитных снарядов и огненные змеи малокалиберной ЗА. Ну, думаю, все! Всех нас сейчас перебьют. Не возможно через такой огонь пройти. Но после первого ощущения страха возникло другое, какое-то отрешенное состояние: «Убьют, значит, убьют». Доходим до цели, командир полка четверкой пошел в пикирование. Удар. За ним вторая четверка, третья четверка и так четверка за четверкой, эскадрилья за эскадрильей, все на эту цель. Спикировали. Сначала восемь штук реактивных снарядов пустил. Потом пушки и пулеметы, а пушки были подвесные, 37-мм, на выходе бомбы сбросил.

Вместо того, чтобы, как он должен мне ответить «Вас понял», он мне говорит: «Послушай, ты, мудрейший, чего пищишь, как баба, а ещё штурмовик!» Я хотела ему ответить, но думаю – он же не знает, что я женщина, так будет дольше объяснять. Ладно, лечу дальше. Зашла, потом развернулась – и с той, немецкой, стороны пошла на Керчь.

Прежде, чем лететь, Семенюк говорит: «Распогодилось, солнце. Нас же сразу засекут – и истребители нас собьют. Нам спрятаться негде. Дайте сопровождение». Лебедев нам: «Вам задание ясно? Шагом марш выполнять!» Вот так сказал, представляете? Семенюк пожал плечами. Конечно, начальник штаба – все лётчики тогда были им недовольны – послал нас на смерть. Все ж погибли, кроме меня! Я остался…

Приземлился в лес, свернул парашют, спрятал его. Попытался идти куда-то, – карту я примерно запомнил. Где там, несколько там шагов сделал… смотрю – два немца идут, мотают кабель. Подумал еще: «Может они меня не заметили». А там шум-гам, две машины ко мне едут. Я в воронку лег… Может то была «моя» воронка – от самолета осталась… Лег в эту воронку, и сам себя немного землей закидал. Притих, думаю: «Может быть так все и обойдется…»

Кача уже в наших руках была, пытаюсь на посадку зайти – самолет руля не слушается. Прямо летит, а влево и вправо развернуться не может. Думаю: «Буду лететь прямо, сколько сил у меня и у мотора хватит». Лечу в горы. Ил самолет хороший – на нем на живот смело садиться можно, но кругом горы – ни одной площадки. Лечу и, вдруг, вижу небольшой пятачок, размером с комнату. Сел на него, «фонарь» дергаю – он не открывается, заклинило. А немец мне слева все стекло из фонаря выбил, так я с парашютов выскочил в эту пробоину. Вылезаю на плоскость, смотрю – стрелок жив-здоров. Обнялись с ним. Потом гляжу – рядом с самолетом моя 100 кг бомба лежит, когда я о землю ударился – выскочила. Если бы она взорвалась…

Во второй заход один из Мессершмидтов, заходя в хвост нашего самолета, резко сблизился с нами и... вдруг с левым креном исчез в волнах Черного моря. Оказалось, что мой стрелок Фарси Ганифанидов из-за того, что в его крупнокалиберном пулемете УБТ совершенно отсутствовали патроны, швырнул в него пачку листовок, - их нам давали для сбрасывания над территорией противника. Видимо, немецкий летчик, внезапно увидев веер белых бумаг — листовок, испуганно выполнил опасный маневр (крен или разворот) или на секунду выпустил штурвал. Это его и погубило. И что получилось? Руководитель группы этот самолет засчитал сбитым нами, за что мы потом были отмечены правительственными наградами.

Потом, в апреле 1945 года, в самом начале Берлинской операции, мы стали  на Берлин летать. Командир корпуса приказал отобрать восемь самолетов,  для налета на Берлин. Отобрали из 2-й и 3-й эскадрильи. Из 3-й Пономарев  был, он потом Героем Советского Союза,  потом Моисеев, Мастян, Губер,  Шахматов, из нашей 2-й – я, Кривонос, Холгушин. Полетели. Я опять  фотографирую. Прилетели – все отлично, все сняли, но какие пробоины в  самолете были…

Неподалеку стоял старший лейтенант, танкист. Видит такое дело,  раздевается и прыгает в воду, хватает меня и бросает к земле, сам быстро  выскочил, трусы снял, дали ему спирту, чтобы тело протереть. Мне также  дали выпить спирту, после чего раздели с французом, как мать родила, и  стали делать массаж. Я танкисту говорю: «Спасибо тебе, дорогой, что ты  мне помог, потому что долго я бы не смог в воде оставаться, еще  чуть-чуть – и концы бы отдал. Но ты очень похож на моего друга Василия  Бессмертного». Тот смотрит на меня и удивленно спрашивает: «А ты кто?»  Отвечаю: «Клименко Ваня». Он со слезами бросился ко мне головой на  грудь, целует.

В декабре 1944-го года меня перевели старшим летчиком в специальную эскадрилью в составе 957-го штурмового авиационного полка Московского военного округа по перегону штурмовиков Ил-2, затем Ил-10. Перегоняли их прямо с авиационных заводов на передовую. В составе этой эскадрильи я встретил Победу.

Самые интенсивные воздушные бои произошли во время освобождения  Будапешта. Здесь мы применили бомбы в 250 килограмм весом. Немцы и  венгры, окруженные в городе, не сдавались, а когда наша пехота наступала  по улице, они на вторые этажи зданий затаскивали пушки, и лупили из них  по нашим ребятам. Тогда нас собрали в комнате инструктажей, показали на  карте города улицу, на которой нужно было уничтожить П-образный дом, в  котором стояло орудие, мешавшее нашим войскам. Высота бомбометания была  небольшой, наши штурмовики рисковали, ведь в городе трудно пикировать,  но, получив задание, ты его должен выполнить. В итоге со своей задачей,  несмотря на все трудности, мы справились.

В то же время – на задании рот разевать некогда. Бывало, целая колонна  танков прет и нас на них бросают. Нас птабами, противотанковыми бомбами,  маленькие такие, загружают, все четыре люка и мы летим. Прилетаем. Как  только заметили, где танки – туда. Люк открывается, у нас справа прибор  был, на котором можно было выставить один люк открыть или сразу четыре, и  бомбим. А в танки попасть хочется, а скорость… И еще нужно зайти так,  чтобы они в прицел попали, тут быстро сообразить надо.

И вот получилось так, я подхожу к самолету, а он уже сидит,  «привязался». Я говорю: «Леша, учти бывает, что с одной стороны атакуют  самолеты, ты увлечешься, а с другой стороны подойдет и меня снимет». А  он: «Нет, командир, смотрите чтобы зенитка не сбила». И нас в этом  вылете атаковали. Кирин немца-то сбил, но и его убили.
Я с ним связь потерял, и, когда к аэродрому подлетали, я командиру  передал, а потом из строя вышел, подрулил к командному пункту. Все стоят  смотрят — Педько. Я говорю: «Что вы смотрите? Здесь человек умирает».  Его вытащили и в землянку, где медсанчасть была расположена. И вот я  зашел туда, он лежит, прямое попадание в сердце 20-милиметрового  снаряда. Сразу убило.

Дня через два приходит ко мне человек, который меня назвал по имени и  фамилии. Говорит: «Ты меня не узнаешь?» «Нет». «Мы одно училище  закончили. Алеша Загненко». Е… мы только Героя обмывали, он только  получил Героя, после этого вылет, его сбивают. А на Украине места такие  есть, степи, кое-где растут груши, яблоньки. Он, как и я, посадил  самолет на пузо, сам ранен, знает, что ему надо немедленно вылезти,  иначе сейчас его захватят. Отполз от яблоньки, слышит, тарахтят  мотоциклы. Остановились. Один идет помочиться к яблоньке. Он его  прихлопнул из пистолета, другой услышал выстрел, по газам и от этой  яблоньки. Пополз дальше, потом, опять сознание потерял, так он в плен и  попал.

Я приземлилась не на твердую поверхность, а попала в какое-то озеро, и  меня по грудь засосало, так что никак не могла выбраться. Только когда  прибыл башенный кран, меня удалось вытащить на землю – столько на мне  было ила и грязи, что до сих пор страшно вспоминать. Довезли меня до  ближней воинской части, и там местные девочки помогли вымыться и  постирать одежду. Только здесь я узнала, благодаря чему меня нашли и  спасли. Оказалось, что поблизости от озера летел самолет на низкой  высоте, и увидел меня. Иначе так бы и затянуло меня, и пропала бы я.  После этого командир полка предоставил мне три дня отдыха, так что я  немного отлежалась и снова начала прыгать с парашютом.

Наш полк выполнял противоминную и противолодочную оборону конвоев на подходе к Кольскому заливу, когда корабли конвоя находились в 30-40 милях от берега. Мы летали вокруг кораблей и производили поиск подводных лодок и мин. Полет вокруг каравана со скоростью 280 км в час занимал обычно полчаса. В одном из таких полетов в 10-15 милях от берега мой экипаж обнаружил мину, на которую прямым ходом шел корвет охранения. Почему моряки не заметили мину? Дело в том, что караван судов, как правило, подходил к заливу с восходом солнца, лучи которого слепили моряков, и к тому же на море было волнение в 2-3 балла и гребни волн отражали солнечные лучи.

Только я над этим местом развернулся, чтобы посмотреть где у них батарея и проштурмовать ее, и тут удар. Самолет пошел в пикирование. Сразу мысль: "Попали". Только я это подумал, как Что-то впереди фукнуло, отбросило назад, глаза закрылись, рот закрылся и меня обсыпало какими-то осколками. Позже я решил, что взорвался передний бензобак, который расположен за приборной доской. Тогда я не понимал этого. Я пытался вернуть самолет в горизонтальное положение. Открываю глаза, чтобы посмотреть, в слепую-то не полетишь. Глаза открыть не могу - все горит. При пожаре единственное спасение - это выброситься с парашютом. Отбросил фонарь двумя руками, Расстегнул привязные ремни Вскочил на ноги и рванул.

У "ила" радиус виража меньше и на вираже я его подловил. Всадил хорошую очередь ему в брюхо, и он клюнул на нашей территории. Пред самой землей летчик выровнял машину и притер ее в сугробы. А я ушел. Тогда слухи ходили, что наши летают на немецких самолетах. Я подумал, что может я своего сбил. Пойду, думаю, посмотрю. Развернулся. Летчик из кабины вылез, а к нему уже солдаты бегут. На плоскости посмотрел - кресты. Кое-как дотянул до аэродрома. Были повреждены руль поворота и глубины, пробиты пулей водомаслорадиаторы.

Батя говорит: "Взлетайте, я вам костры выложу на аэродроме". Десантники ракетами обозначили свой передний край и направление на цель. Атаковали сходу. Сбросили бомбы и эресы, открыли огонь из пушек и пулеметов. С затемненной вечерними сумерками земли нам навстречу летели разноцветные шарики. Красиво! Не сразу дошло, что стреляют по мне и с запозданием стал маневрировать. На обратном пути стемнело. Аэродром нашли по ракетам, которые пускал в воздух персонал аэтродрома. Вдоль посадочной полосы были разложены костры. К земле подходил осторожно, посадку производил с подсказкой по радио, но сел с "плюхом". Хорошо, что шасси у Ил-2 крепкие и все обошлось благополучно.

Надо сказать, что помимо конструктивных недостатков, в начале войны эффективному применению мешала неотработанная тактика. Мы летали на бреющем. С бреющего полета выйти точно на цель было сложно. Это заставляло ведущих осторожничать, не маневрировать по высоте, направлению и скорости, что приводило к потерям. Кроме того, штурмовка производилась с малых высот - 15-20 метров от земли. Над целью находились очень короткое время, что также снижало эффективность огня. Только в 1943 году штурмовать стали с высоты 900-1100 метров, что было более эффективно. Кроме того стало возможным применять бомбы с взрывателем мгновенного действия, что тоже повышало эффективность применения штурмовика.

Горит бак, сядешь - бак разорвётся, другие баки будут взрываться, всё вспыхнет… Только прыгать. Я стал набирать высоту. Смотрю, у меня, видимо, что-то перебито: заклинило руль. И самолет не идёт горизонтально. Хочу ручку отжать, - но сколько он может набирать высоту? Потом потеряет… Я отвернул от моря, туда, в горы. Но далеко отойти не удалось, потому что не мог управлять… Что характерно, открываю фонарь, а он не открывается, его заклинило. Видимо, попал не один снаряд.

Зимой 1943 года наша "пара" вылетела в район Витебска в свободную охоту. За линией фронта на высоте около 400 метров мы заметили выше себя в облаках два "Мессера". Низкая облачность не давала нам набрать высоту, зато бреющий полет позволял отыскать хорошо замаскированные вражеские танки. Уйдя в пикирование и разоблачив врага, мы нарвались на плотный огонь танков. А тут еще и "Мессеры", один из них открыл по нам неприцельный огонь. Я дал несколько коротких очередей. Немец испугался и отвернул влево, скрывшись в облаках.

И тут началось: крыло светится - в дырах, у меня в руках осколки торчат, кровь... Я "одеревенел" сразу, но вывел самолет из падения... И в это время, как рассказывал потом Федя Селезнев, на меня напал истребитель. У немцев была такая практика... "Хорошая". Увидел, что самолет поврежден - добей его. Легче добивать, чем атаковать исправный. Стрелять по исправному опасней. И тут мне врезала трасса из "Мессершмитта", усеяла осколками голову, руки, ноги. С тех пор во мне десятка два осколков.

И начал я считать. Стал в круг... Не было опыта... Это, наверно, десятый вылет. Надо же считать, так надо же было оперативно оценить ну с точностью до десятка примерно. Сто пятьдесят или двести машин... Ну, какая разница? Главное много... А я начал считать. Круг, второй круг, абсолютно потерял и страх, и контроль за обстановкой. Решил, что самое главное посчитать. И штурман тоже считал. И вдруг, удар...

Мы летели домой с боевого задания. Он стал подходить к нам, и я заметил, что идет именно на нас. И, зараза, заходил снизу. Я, Николай Федоровичу, командиру своему, говорю: - Коленька, дай-ка горку! Горку дать, потому, что я боялся за стабилизатор. Он хорошо поднял машину, мне сразу видно немца стало, и я прямо ему в кабину засадил. Даже поправок вводить не пришлось. Он мгновенно свалился. Но я не видел, упал он или не упал.

Двадцать второго июня мы собирались поехать в Гомель, сделать свои первые курсантские фотографии в летной форме, но уже в пять часов утра, нас подняли на ноги крики часового - «Подъем! Тревога! Всем собраться у палатки столовой!». И тут немцы стали бомбить мосты через Сож. На пятый день войны был получен приказ об эвакуации летной школы в Казахстан.

В 12 часов дня слышу, по радио выступает Молотов и объявляет, что началась война. Я сразу же подбежал на аэродром в Мелитополе. В этот же день к нам из Крыма привезли первого пленного летчика немца.